© Репина Н. А., 2006
Массовое невежество является благоприятной почвой для развития тоталитаризма. Но и не всякое образование способствует его профилактике. Марксистское образование укрепляло советскую власть. Современное экономическое образование построено на доктрине, которая обосновывает насилие по отношению к мирным гражданам, а, следовательно, провоцирует тоталитаризм и терроризм. В данной работе показана необходимость смены парадигмы в содержании экономического образования для профилактики насильственных способов разрешения конфликтов в обществе.
В современной экономической мысли существует три разных направления, три разных теории, три концепции. Каждая из этих концепций строит свою картину мира на отличной от других аксиоматике. Каждая по-своему объясняет поведение и взаимодействие людей. Каждая дает свои рецепты улучшения их жизни.
Такая ситуация не уникальна для истории науки. Всего около 500 лет назад, в XV—XVI веках, похожее положение было в астрономии. Там одновременно существовало три картины мироздания: учение о плоской Земле, геоцентрическая система мира и гелиоцентрическая. Представления о плоской Земле бытовали у простых обывателей. Подавляющее большинство профессионалов были сторонниками геоцентрической системы. Сочинение Коперника «Об обращениях небесных сфер» (1543), где излагалась гелиоцентрическая теория, было запрещено католической церковью, главным идеологическим институтом того времени, до 1828 года [1, с. 47—53].
Торжество гелиоцентрической концепции в астрономической науке и образовании вывело человека в космос. Переход к новому содержанию в экономическом образовании откроет путь к обществу, в котором будет меньше насилия и обмана.
Общая характеристика трёх концепций кратко дана австрийским учёным Людвигом фон Мизесом в его классическом трактате: «В области экономической организации общества существуют либералы, защищающие частную собственность на средства производства, социалисты, отстаивающие общественную собственность на средства производства, а также интервенционисты, защищающие третью систему, которая, как они утверждают, одинаково далека как от социализма, так и от капитализма. В столкновениях этих партий ведётся много разговоров об основных философских вопросах. Люди говорят о подлинной свободе, равенстве, социальной справедливости, правах индивида, общности, солидарности и гуманизме. Но каждая партия полна решимости доказать с помощью логических рассуждений и ссылок на исторический опыт, что только та система, которую рекомендуют они, сделает граждан процветающими и удовлетворёнными. Партии утверждают, что реализация их программы поднимет стандарты жизни на более высокий уровень, чем реализация программы любой другой партии. Они настаивают на целесообразности и полезности своих планов. Очевидно, что отличаются они друг от друга не в выборе целей, а в выборе средств. Все партии делают вид, что стремятся к наивысшему материальному благополучию большинства граждан» [2, с. 173].
Такое же деление экономистов просматривается у Хейлбронера и Туроу, которые приводят в пример «трёх великих экономистов»: Адама Смита, Карла Маркса и Джона Мейнарда Кейнса, называя их сторонников соответственно консерваторами, радикалами, и либералами [3, с. 45—46]. Американский экономист, Нобелевский лауреат (1993) Дуглас С. Норт обсуждая «интеллектуальное брожение последних полутора столетий, в котором участвовали идеи столь разных экономистов, как Маркс, Кейнс и Хайек» [4, с. 317], тоже видит в последних представителей несовместимых между собой концепций общественного обустройства. Вспомним ещё, что политики часто называют сторонников обсуждаемых трех направлений левыми, правыми и центристами, что, как известно, пошло из традиций английского парламента.
Итак, в том, что существует три основных типа организации общества, три общественных строя: коммунизм (социализм), капитализм и «смешанная экономика» — сходятся все экономисты и политики. В том, что всех экономистов и политиков можно разделить на сторонников и противников каждого из этих трех порядков, тоже согласны все. Расхождение между ними только в наименовании этих концепций. Поскольку эти наименования запутаны и противоречивы, мы в данной работе адептов общности имущества будем называть коллективистами, приверженцев института собственности — гуманистами, а теоретиков «смешанной экономики» — мешанистами.
Следует отметить, что мешанизм является более мягкой разновидностью коллективистских взглядов. Фридрих Хайек назвал его «дорогой к рабству» в своей одноимённой работе, то есть дорогой к полному обобществлению по рецептам коммунистов [5]. Как только государство перестаёт защищать границы, а тем более само начинает их нарушать, вмешиваясь в частные дела добропорядочных граждан (например, в торговлю), институт собственности (институт границ) начинает разрушаться, граждане теряют свободу, и наступает тоталитаризм. Поэтому мы будем говорить о полном, последовательном или жёстком коллективизме и его разновидности — мешанизме, как о частичном, непоследовательном или мягком коллективизме.
Различия между концепциями начинаются с аксиом. Аксиомы гуманизма впервые наиболее полно сформулированы кандидатом экономических наук Евгением Репиным [6, с. 47—50]:
Аксиома о душе: желают и оценивают лишь индивиды, но не коллективы.
Аксиома о ненасытности (дефиците): как ни действуй, все равно останутся неутоленные желания.
Аксиома об эгоизме: желания свои и своих любимых актуальнее желаний прочих людей.
Аксиома о жалости (зависти): чем беднее человек, тем актуальнее для окружающих его желания (и наоборот, чем богаче человек, тем меньше радуешься исполнению его желаний).
Аксиома о разнице: люди неодинаковы в своих предпочтениях.
Здесь приведена последняя опубликованная версия аксиом [7, с.150-152].
Положения, сформулированные в этих аксиомах, обсуждаются у многих экономистов гуманистского направления. Адам Смит пишет об эгоизме, о стремлении к собственной выгоде: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманности, а к их эгоизму, и никогда не говорим им о наших нуждах, а об их выгоде» [8, с. 19]. Немецкий экономист Герман Генрих Госсен сформулировал принцип убывающей предельной полезности (ценности), который сейчас называют Первым законом Госсена: при потреблении некоего блага каждая новая его единица даёт меньшую ценность (полезность), чем предыдущая, при прочих равных условиях, таким образом, с каждым увеличением общего объема потребляемых благ на единицу ценность дополнительной единицы благ ценится всё меньше. Очевидно, что Первый закон Госсена соответствует аксиоме о зависти. У Людвига фон Мизеса в его трактате «Человеческая деятельность» можно найти многочисленные высказывания, соответствующие аксиомам о душе, о разнице и о дефиците.
Пол Хейне в первой главе своего учебника [9] вынес на поля утверждения, очень близкие к аксиомам гуманизма (подчёркнуто автором):
Высказывание: «Следование собственным (не “эгоистическим”!) интересам» — соответствует аксиоме об эгоизме. Оговорка «не “эгоистическим”», оправданная негативным бытовым оттенком этого слова, с точки зрения лингвистики является некорректной. Хейне поясняет, что «всё зависит от того, как они (люди — Н. Р.) сами понимают свои интересы. Некоторые испытывают огромное удовлетворение, помогая другим. Есть, к сожалению, и такие — вероятно, их немного — которые получают удовлетворение, вредя своим ближним. Кто-то наслаждается видом цветущих роз. Другие с охотой пустились бы в спекуляцию городской недвижимостью» [там же, с. 24]. И добавляет после двух последних предложений: «все люди такие разные». Это утверждение не вынесено автором на поля, но тоже соответствует нашей аксиоме — аксиоме о разнице. Высказывания «Люди выбирают» и «Только индивидуумы выбирают» аналогичны аксиоме о душе.
Сравнение аксиом гуманизма с постулатами коллективизма и мешанизма было проведено Е. Н. Репиным [7, с. 146—148, c. 150—153, с. 164]. Аксиоматика полного коллективизма рассматривалась на примере марксизма-ленинизма (труды К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, советские учебники и словари) как наиболее теоретически разработанного коллективистского учения, по которому в нашей стране достаточно первоисточников. Для анализа частичного коллективизма (мешанизма) были использованы работы Нобелевских лауреатов по экономике и известных экономистов, современные учебники и словари по экономике, большинство из которых, как мы уже отмечали выше, написаны в духе мешанизма. Приведём итоговую таблицу этого сравнительного анализа.
| Аксиомы и следствия |
Гуманизм | Коллективизм | |
| Полный (коммунизм) | Частичный (мешанизм) | ||
| 1. Аксиома о душе | Желают и оценивают лишь индивиды, но не коллективы. | Желают и оценивают коллективы и индивиды. | |
| 2. Аксиома об эгоизме | Желания свои и своих любимых актуальнее чужих желаний. | Общественные желания всегда актуальнее индивидуальных. | Индивидуальные желания могут быть актуальнее общественных. |
| 3. Аксиома о дефиците | Как ни действуй, все равно останутся неутоленные желания. | Развитие техники и уничтожение границ приведет к изобилию. | Индивидуальные и коллективные желания нельзя исполнить полностью. |
| 4. Аксиома о разнице | Индивиды неодинаковы в своих предпочтениях. | Пролетариев легче, чем капиталистов побудить к уничтожению границ и служению обществу. | Государственные люди более склонны действовать в общественных интересах, чем частные лица. |
| 1. Следствие о вражде и дружбе | Эгоизм и дефицит побуждают к недружественным действиям. | Люди, действующие в интересах общества, не конкуренты, а друзья. | |
| 2. Следствие о границе | Если не останавливать враждебные действия границей, то их придется останавливать насилием, устрашением или обманом. | Границы вредны, они мешают действовать в общественных интересах. Их нужно уничтожить. | Границы полезны, но только до тех пора, пока не мешают действовать в общественных интересах. |
| 3. Следствие о торговле | Торговля — источник богатства: из-за разницы в предпочтениях от торговли могут выиграть все участники. | Торговля вредна. Она бесплодна в отличие от производства и отвлекает от служения обществу. | Торговля без государственного регулирования может противоречить общественным интересам. |
Важнейшим отличием между гуманизмом и коллективизмом является представление об обществе. Гуманисты полагают, что общество — это общающиеся люди, не больше и не меньше. Для коллективистов общество — это больше, чем люди. Общество рассматривается как субъект, существующий наряду с людьми, как субъект, который больше, важнее людей, как субъект, который имеет особые интересы и может оценивать, иметь ценности. О таких представлениях свидетельствуют постоянно повторяемые фразы «люди и общество», «общество и его члены»1. Именно сходство суждений об обществе позволяет нам отнести мешанистов к коллективистам.
Разница между полным коллективизмом и частичным (мешанизмом) — в их оценках значимости общественных интересов. Жёсткие коллективисты считают, что интересы общества всегда более важны, чем любые желания человека. Мешанисты допускают, что индивидуальные желания могут быть актуальнее общественных (см. «2. Аксиому об эгоизме» в таблице). Отсюда у жёстких коллективистов следует императив подчинения личных интересов общим, а у мешанистов — необходимость регулирования личных интересов, только если они противоречат общим. Из этого отличия вытекает и разное отношение к рынку. Последовательные коллективисты считают рынок бесплодным и противоречащим интересам общества институтом, поскольку по самой своей сути он основан на частном интересе, и запрещают его. Мешанисты признают полезность рынка, но — под присмотром государства, регулирующего торговлю в общих интересах (см. «3. Следствие о торговле» в таблице).
Гуманисты в противоположность коллективистам видят в рынке единственный способ добровольной координации миллионов и миллиардов жителей планеты, лучшее средство общения людей, которые не пылают любовью друг к другу. Они полагают, что рынок — добровольные корыстные взаимодействия людей — не просто полезное, а лучшее средство увеличения благосостояния большинства людей. Вмешательство государства в эти взаимодействия, которое безобидно называют регулированием рынка, реально приводит лишь к его разрушению, а потому и к обеднению большинства.
Разное отношение сторонников этих концепций к границам, к институту собственности тоже является следствием из принимаемых ими аксиом.
Последовательные коллективисты полагают, что дефицит ресурсов — это временное явление (см. «3. Аксиома о дефиците»). Один из основателей марксизма Фридрих Энгельс писал «об огромной способности современных средств производства к расширению даже под капиталистическим гнётом», приводя данные об общей сумме всех богатств Великобритании и Ирландии как доказательство того изобилия, которое достаточно для обеспечения безбедной жизни всем [10, с. 287, прим.]. «Возможность обеспечить всем членам общества путем общественного производства не только вполне достаточные и с каждым днем улучшающиеся материальные условия существования, но также полное свободное развитие и применение их физических и духовных способностей, — эта возможность достигнута теперь впервые, но теперь она действительно достигнута» [там же]. Чтобы эта возможность стала реальностью, необходимо «обращение средств производства в общественную собственность» [там же], то есть уничтожение границ или, как предпочитали говорить марксисты, частной собственности. «Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство… Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией» [там же]. Таким образом, по мнению марксистов, рынок вполне заменим прямым распределением продуктов между членами общества. Поскольку люди, действующие в интересах общества, не являются конкурентами, все будут согласны и довольны таким общественным распределением (см. «1. Следствие о вражде и дружбе»). Более того, такое прямое, без-граничное распределение, считают марксисты, обеспечит народу, всем вместе и каждому в отдельности, бóльшее благосостояние, чем производство и обмен (рынок) в условиях института собственности, института границ (см. «2. Следствие о границе» и «3. Следствие о торговле»). Поэтому они требуют уничтожения границ.
Мешанисты в вопросе о границах занимают непоследовательную позицию. С одной стороны, они считают, что индивидуальные желания могут не противоречить интересам общества, а потому допускают существование границ, пока эта непротиворечивость сохраняется («2. Следствие о границе»). С другой стороны, в случае возникновения противоречия между частными желаниями и интересами общества государство, по мнению мешанистов, должно вводить запреты, ограничения на частные добровольные взаимодействия, например, на торговлю («3. Следствие о торговле»), или изымать в пользу общества какую-то долю частных ресурсов, то есть менять границы без согласия хозяев. Такое право государственные люди получают потому, что они более склонны действовать в интересах общества, чем частные люди («4. Аксиома о разнице»). Таким образом, мешанисты допускают границы, но рассматривают их (границы) не как незыблемую защиту от посягательств кого бы то ни было на чужие возможности, на чужие права, а как средство, полезное до тех пор, пока оно не мешает действовать в общественных интересах («2. Следствие о границе»).
Гуманисты придерживаются противоположного мнения относительно института собственности вследствие того, что их аксиоматика утверждает перманентность дефицита и актуальность своих желаний, а потому и неизбежность конфликтов между людьми («2. Аксиома об эгоизме», «3. Аксиома о дефиците», «1. Следствие о вражде и дружбе»). Есть только четыре способа завладеть дефицитными отчуждаемыми ресурсами2: 1) сила, 2) устрашение, 3) хитрость и 4) договор, устанавливающий границы между возможностями. Установление границ и изменение их только с согласия соседей по границе — это самый мирный способ разрешения конфликтов, поскольку при отсутствии границ каждый раз придется прибегать к одному из трёх оставшихся способов: силе, устрашению или хитрости. («2. Следствие о границе»).
Итак, на основе аксиом сторонники каждой экономической концепции моделируют свою картину мира, утверждая при этом, что только их рецепты мироустройства приведут к благосостоянию если не всех, то подавляющего большинства.
1. Коллективистская модель мира
а) Полный коллективизм. Во всех бедах народа виновато общественное устройство, в котором люди разделены границами. Если пролетариат уничтожит границы, то развитие техники в безграничном мире приведёт к изобилию благ. Следуя народным интересам в производстве и распределении благ, общество непосредственно, не прибегая к торговле, обеспечит всем своим членам удовлетворение их растущих потребностей. Лучший общественный строй — это коммунизм (социализм, национал-социализм, фашизм — в зависимости от идеи, которая выдвигается в качестве причины обобществления).
б) Частичный коллективизм (мешанизм). Люди эгоистичны и могут действовать вопреки общественным интересам. Поэтому поведение и взаимодействие членов общества должно регулировать государство, действующее в общественных интересах. Лучшая модель общества — смешанная экономика (социальное государство, социальная рыночная экономика, государство всеобщего благоденствия — welfare state), в которой рынок дополнен государственным регулированием (или государство дополнено рынком).
2. Гуманистская модель
Люди эгоистичны по своей природе. Если не защитить их права границами, если не останавливать границами их враждебных действий, то многие (или хотя бы некоторые) из них будут решать проблемы дефицита силой (устрашением) и хитростью. Установление границ и их защита — главное условие мирного сосуществования людей, при котором каждый сможет обеспечить себе благосостояние, достойное его способностей. Лучшее общественное устройство — капитализм, в котором действует принцип «laissez faire, laissez passer», а государству отводится роль защитника границ от насильников, «ночного сторожа», охранника.
Приверженность человека той или иной картине мира зависит от его веры в существование общества и его (общества) интереса в прямом смысле этого слова. О наличии или отсутствии общества с собственным интересом спорить невозможно, поскольку как раз это относится к аксиоматике. Само же деление людей на сторонников одной из этих экономических концепций прослеживается с древних времён, начиная с учеников Сократа — Ксенофонта и Платона. Первые заметные в истории экономические школы — меркантилисты и физиократы (XV—XVII) тоже чётко различаются именно по отношению к границам.
Меркантилисты первыми стали рассматривать рыночное поведение не как моральную проблему, а как естественное стремление к прибыли. Вместе с тем они полагали полезным вмешательство государственных людей в частную жизнь граждан, то есть полезным игнорировать границы, полезным распоряжаться чужим имуществом без разрешения хозяина ради государственных интересов. Поскольку меркантилисты не выступали за уничтожение границ, а торговлю считали важнейшим источником богатства, то их следует отнести к мягким коллективистам — мешанистам.
Физиократы, теоретические противники меркантилистов, хорошо различали и чётко разграничивали государство и общество, власть и рынок. Именно они выдвинули лозунг невмешательства властей в частные отношения граждан: «Laissez faire, laissez passer» — «Предоставьте (людям) делать свои дела, предоставьте (делам) идти своим ходом». Физиократы были гуманистами.
Последовательный сторонник этого лозунга — Адам Смит, английский профессор нравственной философии и доктор права, автор первых научных моделей рынка и государства, обозначенных им известными метафорами: «невидимая рука» и «ночной сторож», соответственно. Адама Смита с полным правом можно назвать основателем научного гуманизма, важнейшие идеи которого он сформулировал почти 300 лет тому назад. Это, во-первых, идея о плодотворности рынка, которую Смит выводил из аксиомы об эгоизме и аксиомы о разнице. Во-вторых, это идея политики laissez faire, то есть невмешательства властей в добровольные взаимодействия граждан и в их мирную частную жизнь. Максимально возможное процветание нации, доказывал Адам Смит в своей книге, может быть только результатом такой политики. В своей знаменитой книге «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776) он писал: «Для того чтобы поднять государство с самой низкой ступени варварства до высшей ступени благосостояния, нужны лишь мир, легкие налоги и терпимость в управлении, все остальное сделает естественный ход вещей» [11, с. 189].
Идеи Адама Смита были невероятно популярны в XVIII-XIX веках во всём мире и серьёзно повлияли на распространение капитализма (рынка) в Европе и Северной Америке, что привело к так называемой промышленной революции — массовому производству товаров и невиданному росту жизненного уровня простых людей.
Отметим, что почти весь XIX век учёные спорили о названии науки, которую теперь называют экономикой. Хайек отмечал, что слово экономика (в буквальном переводе — домоводство) неудачно как для названия «комплекса из большого количества взаимодействующих индивидуальных хозяйств», так и для самой науки, их изучающей. Ссылаясь на архиепископа Ричарда Уотли, предложившего в 1838 году новый термин, он считал более подходящим название каталлактика для науки, изучающей каталлаксию — рыночный порядок [12, с. 193—194]. Мизес рассматривал экономическую науку как часть праксиологии — общей теории человеческой деятельности, теории, изучающей «законы человеческой деятельности и общественного сотрудничества» [2, с. 6]. Нобелевский лауреат по экономике (1991) Рональд Коуз считал, что при изучении предмета экономической науки нужно учитывать «решающую роль права, определяющего деятельность фирм и функционирование рынков» [13, с. 8]. Весь XIX век шли поиски подходящего наименования для науки об обществе в целях отделения её от науки о хозяйстве [14, с. 18—19]. Особенно это беспокоило тех учёных, которые понимали принципиальную разницу между хозяйствованием (домоводством) и взаимодействием хозяев.
В 1890 году вышла книга английского экономиста Альфреда Маршалла, которая называлась «Principles of Economics» [15]. После этого науку о взаимодействии хозяев стали повсеместно называть именем науки о хозяйствовании — экономика, чем окончательно закрепили путаницу между этими дисциплинами. Эта путаница на руку коллективистам, мешанистам и коммунистам, но не гуманистам. Проблеме границ Маршалл не уделил достаточного внимания, поскольку предметом экономической теории он представлял «чистую экономику», то есть модель общества, состоящего из «экономических людей», максимизирующих свои доходы и минимизирующих свои затраты [16, с. 116]. Таким образом, Маршалла следует отнести к мешанистам, которые не отрицают границы, но и не придают им особой важности. Почти через сто лет после издания книги Маршалла профессор Лондонского университета М. Блауг назвал её «одной из наиболее долговечных и жизнеспособных книг в истории экономической науки: это единственный трактат XIX в. по экономической теории, который всё ещё продается сотнями каждый год и который всё ещё с большой пользой может быть прочитан современным читателем» [17, с. 390].
Таким образом, эталоном учебной литературы предыдущего столетия стал труд конца XIX века, написанный в рамках мешанистской концепции.
Ученица Маршалла Джоан Вайолет Робинсон писала о традиционном для мешанизма инструменте анализа — аппарате кривых спроса и предложения: «общие вопросы решить с помощью нашего инструментария, по сути дела, невозможно» [18, с. 424]. От решения этих общих, фундаментальных вопросов, как отмечает сама Робинсон, зависит обоснованность всего данного аппарата. «Но данный инструментарий, — пишет далее Робинсон, — бесполезен даже в той сфере анализа, для которой он и вырабатывался, если нет материала для исследования» [там же]. Материал для исследования — это реальные значения величин спроса и предложения, которые соответствуют каждой возможной цене товара на анализируемом рынке. То есть знания о количестве товара, которое покупатели готовы купить, а продавцы — продать, если его цена будет задана, при прочих равных условиях. Естественно, такой информации в природе нет. Поэтому материал для исследования может быть только воображаемый, и с его помощью демонстрируется лишь хитроумность инструментария, признаёт Робинсон. О своей книге, которая в аннотации названа классической работой экономической мысли данного направления, она пишет: «Принятый же в настоящей книге уровень абстракции огорчительно высок. Технический анализ осуществим только в том случае, если приняты весьма жёсткие упрощающие предположения. Читатель, интересующийся выводами, которые можно немедленно применить к изучению реального мира, имеет все основания сожалеть, что наш инструментарий практически бесполезен» [там же, с. 424].
После Дж. М. Кейнса экономическую теорию стали делить на два раздела: на микро- и макроэкономику. Такое деление характерно только для мешанистской концепции.
Учебники по микроэкономике посвящены взаимодействию продавцов и покупателей. Продавцы и покупатели решают свои частные задачи, а экономисты проверяют — насколько эти частные усилия полезны для общества в целом. При правильном взаимодействии устанавливаются правильные цены, и общественные ресурсы распределяются наилучшим образом. Экономисты называют правильное взаимодействие «совершенным рынком» или «совершенной конкуренцией». Реальный рынок, считают они, несовершенен, а потому нуждается в государственном совершенствовании.
В учебниках по макроэкономике, как говорят экономисты, рассматриваются «общеэкономические процессы», а именно: деньги, экономический рост, кризисы, безработица. Макроэкономисты вслед за Кейнсом «доказывают» необходимость государственных мер для увеличения экономического роста, уменьшения кризисных явлений, регулирования количества денег в обращении, сокращения безработицы, помощи малообеспеченным и т. д. И разрабатывают эти меры.
Сторонники гуманизма скептически относятся к макроэкономике. Хайек, к примеру, дал ей такую характеристику: «…иллюзия, будто макроэкономика жизнеспособна и полезна, укоренилась в общественном мнении (и подкрепляется активным использованием математики, что всегда впечатляет политиков, не имеющих никакого математического образования, и от чего поистине отдает колдовством, — установка, не редкая среди профессиональных экономистов)» [12, с. 172].
В работах сторонников гуманистской концепции прослеживается иное, нежели у мешанистов, разделение проблем, обусловленных дефицитными ресурсами, а именно: 1) проблемы использования дефицитных ресурсов или эффективного хозяйствования и 2) проблемы их принадлежности или разграничения ресурсов между хозяевами и взаимодействие хозяев. Этим разным наукам требуется дать адекватные названия. Науку об использовании дефицитных ресурсов, о хозяйствовании уместно называть «экономикой» в том смысле, как понимал это слово его изобретатель Ксенофонт. Науку о разграничении ресурсов между хозяевами Е. Репин предложил называть «терминомикой», от слова terminus — граница, межа по-латыни [6, с. 33-35]. Деление экономической науки на науку о хозяйстве (экономику) и науку о взаимодействии хозяев (терминомику) существует только в гуманистской концепции.
Таким образом, к первой половине XX века в экономической теории достаточно чётко обозначились три основных направления: коллективизм, мешанизм и гуманизм.
На основе коллективизма в его наиболее развитом, марксистском, варианте было построено содержание образования в социалистических странах. Само установление социалистического тоталитарного режима в этих странах и, прежде всего, в России, было следствием распространения в них марксистских идей. С 1936 года у советских экономистов было принято делить политэкономию на две составляющих — политэкономию капитализма и политэкономию социализма, с 1954 года такое деление вошло в учебники [19, с. 30, 34].
К концу XX века стало очевидно, что рекомендации политэкономов не привели социалистические страны к изобилию и свободе, как планировалось. Наоборот, накапливались проблемы, которые невозможно было решить социалистическими методами. Вместе с крахом социалистической системы закончилось и господство марксизма в образовании.
В западном образовании в это же время господствовали мешанистские взгляды, то есть мягкий коллективизм с микро- и макроэкономикой. Свидетельство популярности мешанизма — многочисленные учебники и монографии, статьи в большинстве специальных журналов, читаемые в разных вузах мира курсы economics. Свидетельство признанности мешанизма — премии имени Нобеля Шведского Банка, раздаваемые преимущественно учёными этого направления большей частью среди своих сторонников.
На эти мешанистские программы и стали ориентироваться российские преподаватели, чиновники и учителя в начале 1990-х годов после фиаско социализма. Казалось, что вместе с переносом западных экономических теорий в нашу практику, в том числе в образование, в нашей стране наступит такая же благополучная жизнь, как в западных странах. Но это ложные ожидания. Благополучие создаётся не днями и годами, а десятилетиями. Западное благосостояние — это результат не полувековой мешанистской политики, а следствие почти двухсотлетнего воплощения идей Адама Смита, идей laissez-faire, хоть и не всегда последовательное. Существует множество исторических свидетельств того, что следование на практике идеям гуманизма приводило народы к невиданному расцвету. Их примеры можно найти у перечисленных авторов-гуманистов (М. Фридман, Ф. Хайек, Л. Мизес, Р. Коуз и др.). Есть книга Н. Розенберга и Л. Е. Бирдцелла, целиком посвященная этому вопросу [20].
Следование мешанистским рецептам на практике ведёт к инфляции, повсеместной коррупции, массовому иждивенчеству, чрезмерной безработице, всеобщим экономическим кризисам. Причинно-следственная связь этих проблем с интервенционизмом, с политикой вмешательства государства в частные дела добропорядочных граждан, с тоталитаризмом постоянно анализируется специалистами, но их работы мало известны широкой публике. Детальное и убедительное рассмотрение этого вопроса можно найти, например, в книге Хэзлитта [21].
В конце XX века, особенно после получения Хайеком премии Шведского банка имени Нобеля (1974), интерес к гуманизму возрос во всем мире. Во многом это было обусловлено провалами политики интервенционизма и крахом коммунизма. Тем не менее, большинство экономистов и прочих обществоведов в науке и в образовании до сих пор придерживается идей мягкого коллективизма — мешанизма.
Господство мешанизма можно объяснить двумя основными причинами:
1) государственной поддержкой экономистов — сторонников этих взглядов и
2) привлекательностью социалистических, этатистских идей для интеллектуалов.
Взаимная поддержка, взаимопроникновение экономистов и властей подробно описано в трактате Людвига фон Мизеса: «Появление профессии экономиста — следствие интервенционизма. Профессиональный экономист суть специалист, который разрабатывает различные меры государственного вмешательства в производство. Он является экспертом в сфере экономического законодательства, которое сегодня неизменно направлено на создание препятствий на пути действия рыночной экономики.
Тысячи и тысячи таких профессиональных экспертов работают в разных государственных учреждениях, в штабах политических партий и групп давления. Другие работают советниками на предприятиях или руководят собственными агентствами. Некоторые из них имеют национальную или даже всемирную репутацию; многие входят в число самых влиятельных людей своей страны. Часто такие эксперты призываются руководить делами крупных банков и корпораций, избираются в законодательные органы, назначаются в кабинеты министров. Они соперничают с юристами в деле верховного руководства политическими делами. Их выдающаяся роль является отличительной чертой нашей эпохи интервенционизма.
Не может быть никаких сомнений в том, что группа людей, занимающая такое доминирующее положение, включает в себя чрезвычайно талантливых людей, даже самых талантливых людей нашей эпохи. Однако философия, которой они руководствуются в своей деятельности, сужает их горизонт. Благодаря своим связям с определенными партиями и группами давления, стремящимися получить особые привилегии, они становятся пристрастными. Они закрывают глаза на отдаленные последствия защищаемой ими политики. Для них имеют значение только краткосрочные интересы групп, которым они служат. Конечная цель их усилий — способствовать процветанию своих клиентов за счет других людей. Они стремятся убедить самих себя, что судьба человечества совпадает с краткосрочными интересами их групп. Они пытаются продать эту идею народу. Борясь за более высокие цены на серебро, пшеницу, сахар, более высокую заработную плату для членов своих профсоюзов или за пошлины на более дешевую иностранную продукцию, они претендуют на борьбу за высшее благо, за свободу и справедливость, за процветание своей страны, за цивилизацию» [2, с. 815].
Вторая причина — склонность интеллектуалов к этатизму в коллективистском или мешанистском варианте — детально анализируется в работах Мизеса [22, 23] и Хайека. «Чем выше поднимаемся мы по лестнице интеллекта», — пишет Хайек, — «чем теснее общаемся с интеллектуалами, тем вернее, что мы столкнемся с социалистическими убеждениями. Рационалисты — люди по большей части просвещенные и интеллектуальные, а просвещенные интеллектуалы — по большей части социалисты» [12, с. 94]. Хайек признается, что сам он в начале XX века строил свое мировоззрение на рационалистической основе и был склонен к социализму, что ему пришлось потратить «немало времени, чтобы освободиться от этих представлений» [там же].
Объясняя причины влечения интеллектуалов к социализму, Хайек пишет: «Первоначальный шок при обнаружении того факта, что люди интеллектуальных профессий по большей части бывают социалистами, проходит по мере осознания того, что этим людям свойственно, как правило, переоценивать свой интеллект и полагать, будто мы должны быть обязаны всеми преимуществами и возможностями, которые дает нам цивилизация, сознательному замыслу, а не следованию традиционным правилам поведения. Точно так же они склонны полагать, что мы можем, употребив свой разум, устранить любые остающиеся нежелательные явления посредством углубляющейся мыслительной рефлексии, все более целесообразных проектов (designs) и все более “рациональной координации” предпринимаемых действий. Это располагает к благосклонному принятию централизованного экономического планирования и контроля, образующих сердцевину социализма» [там же, с. 95]. Хайек приводит примеры социалистических воззрений крупных ученых XX века: Нобелевского лауреата, основателя современной молекулярной биологии Жака Моно, одного из представительных интеллектуальных лидеров поколения Джона Мейнарда Кейнса, величайшего гения нашей эпохи Альберта Эйнштейна и его коллеги Макса Борна. В заключение этих рассуждений Ф. Хайек пишет: «Я не стал ссылаться на высказывания бесчисленного множества других деятелей науки, таких как Р. А. Милликен, Артур Эддингтон, Ф. Содди, В. Оствальд, Э. Сольвей, Дж. Д. Бернал, хотя все они наговорили много бессмыслицы по экономическим вопросам» [там же, с. 106]. Важнее, пишет он, разобраться в посылках этих ошибочных взглядов.
Хайек выделяет четыре основных таких посылки (идеи), которых придерживаются интеллектуалы и которые приводят их к поддержке государственного регулирования общественной жизни, отождествляемого ими с рациональным управлением. Он оговаривается, что эти идеи почти идентичны, но важно их выделить в отдельные пункты, поскольку разные люди по-разному делают акценты при объяснении своей приверженности социалистическим, этатистским идеям. Можно было бы привести и другие посылки, пишет Хайек, но этих четырех уже достаточно:
«1) идею, что неразумно следовать тому, что не поддается научному обоснованию или не подтверждается наблюдением (Моно, Борн);
2) идею, что неразумно следовать тому, что непонятно;
3) связанную с предыдущей идею, что неразумно придерживаться определенной линии поведения, если её цель полностью не определена заранее (Эйнштейн, Рассел, Кейнс);
4) также связанную с предыдущими идею, что неразумно делать что-либо, если все следствия этого не известны заранее и если, вдобавок, эти полностью наблюдаемые и осознаваемые следствия невыгодны (утилитаристы)» [курсив Хайека — Н. Р., там же, с. 108—109].
Мизес также обвиняет интеллектуалов в распространении социалистических идей: «Это неверно, что массы страстно тянутся к социализму и что сопротивляться им невозможно. Массы благосклонны к социализму, потому что верят социалистической пропаганде интеллектуалов. Интеллектуалы, а не простой люд, формируют общественное мнение. Скверное извинение для интеллектуалов, что они вынуждены покоряться массам. Ведь они сами породили социалистические идеи и внедрили их в толпу. Ни один пролетарий или сын пролетария не внес вклада в разработку социалистических или интервенционистских программ. Все такого рода авторы были буржуазного происхождения. Эзотерические писания диалектического материализма, работы Гегеля, прародителя одновременно марксизма и агрессивного германского национализма, книги Жоржа Сореля, Джентиле и Шпенглера изучались далеко не средними людьми; они не воздействовали на массы непосредственно. Интеллектуалы популяризировали их.
Интеллектуальные лидеры народов породили и распространили заблуждения, которые поставили на грань исчезновения свободу и саму цивилизацию Запада. Только интеллектуалы», — подчеркивает Мизес, — «ответственны за массовые бойни, которые стали характерной чертой нашего столетия». Но следом Мизес добавляет: «Они одни способны обратить тенденцию и проложить путь к возрождению свободы. … Чтобы остановить сползание к деспотизму и социализму, необходимы здравый смысл и нравственное мужество» [22, с. 374].
Таким образом, по мнению Мизеса, главная задача интеллектуалов нашего времени — развенчание коллективизма и популяризация идей свободы, гуманистских идей. Отсюда задача педагогов, поскольку они относят себя к интеллектуалам, проводить идеи гуманизма в образовании. Построение содержания экономического образования на основе концепции гуманизма является одним из условий построения гражданского общества и одним из способов профилактики тоталитаризма.
1 Вот типичная фраза из популярного школьного учебника именитого автора: «…экономическая наука изучает, каким образом общество и отдельные его члены “сводят концы с концами“, распоряжаются имеющимися у них ресурсами: природными богатствами, способностями и энергией людей, техникой и знаниями для достижения своих целей» (Подчёркнуто мной — Н. Р. (Автономов В. С., Голдстин Э. Экономика для школьников. — М.: 1995. — 162 с. — c. 7)). обратно
2 Дефицитные отчуждаемые ресурсы (возможности) — это такие блага, которые хотят иметь многие люди (дефицит) и которые можно отдать, продать, подарить, отобрать, украсть (отчуждаемость). Как только такие ресурсы становятся чьими-то, их можно назвать имуществом.обратно
1. Клайн М. Математика. Утрата определенности: Пер. с англ./Под ред., с предисл. и примеч. И. М. Яглома. — М.: Мир, 1984. — 434 с.
2. Мизес Л. Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории/Пер. с 3-го испр. англ. изд. А. В. Куряева. — М.: ОАО «НПО “Экономика”», 2000. — 878 с.
3. Хейлбронер Р., Туроу Л. Экономика для всех. Пер. с англ. — Новосибирск, «Экор», 1994. — 315 с.
4. Норт Д. С. Институты, идеология и эффективность экономики/От плана к рынку: будущее посткоммунистических республик. Пер. с англ. под ред. Б. С. Пинскера / Сост. Л. И. Пияшева и Дж. А. Дорн. — М.: Catallaxy, 1993. — 336 с.
5. Хайек Ф. А. фон, Дорога к рабству: Пер. с англ. / Предисл. Н. Я. Петракова. — М.: «Экономика», 1992. — 176 с.
6. Репин Е., Репина Н. Этюды о собственности. — Новокузнецк: Изд-во ИПК, 1996. — 88 с.
7. Репин Е., Репина Н. Задачник по экономике и праву (терминомике). Изд-е доп. и переработ. — Новокузнецк: ИПК, 2003. — 181 с.
8. Смит А. Исследование о природе и причинах Богатства народов. Книга первая. — М.: «Ось-89», 1997. — 265 с.
9. Хейне П. Экономический образ мышления. — Пер. с англ. — М.: Изд-во «Новости» при участии Изд-ва «Catallaxy», 1991 — 704 с.
10. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведённый Евгением Дюрингом. — М.: Политиздат, 1983. — XII, 483 с.
11. Аникин А. В. Юность науки. Жизнь и идеи мыслителей-экономистов до Маркса. Изд. 2-е, доп. и переработ. М., Политиздат, 1975. — 384 с.
12. Хайек Ф. А.. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. — Пер. с англ. — М.: Изд-во «Новости» при участии изд-ва «Catallaxy», 1992. — 304 с.
13. Коуз Р. Фирма, рынок и право. — Пер. с англ. — М.: «Дело ЛТД» при участии изд-ва «Catallaxy», 1993.
14. Гальперин В. М. Экономикс, сиречь наука экономическая//Экономическая школа. Научно-популярный журнал, вып. 2. С-Пб.: Издатели Предприятие «Экономическая школа», С.-Петербургский Университет экономики и финансов, Северный Торговый Банк. 1992, с. 15—23.
15. Маршалл А. Принципы экономической науки. М.: «Прогресс-Универс», 1993.
16. Борисов Е. Ф. Маршаллианская революция/Хрестоматия по экономической теории/Сост. Е. Ф. Борисов. — М.: Юристъ, 1997. — 536 с.
17. Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. Пер. с англ., 4-е изд. — М.: «Дело Лтд», 1994. — 720 с.
18. Робинсон Дж. Экономическая теория несовершенной конкуренции/Пер. с англ. Вступит. статья и общая ред. И. М. Осадчей. — М.: «Прогресс», 1986. — 472 с.
19. История политической экономии социализма. Научные ред. Д. К. Трифонов, Л. Д. Широкорад. — Л.: Издательство Ленинградского университета. 1983. — 606 с.
20. Розенберг Н., Бирдцелл Л. Е. мл. Как Запад стал богатым. Экономическое преобразование индустриального мира. — Пер. с англ. — Новосибирск, «Экор», 1995, 352 с.
21. Хэзлитт Г. Типичные ошибки государственного регулирования экономики. — М.: Серебряные нити, 2000. — 160 с.
22. Мизес Л. фон. Социализм. Экономический и социологический анализ. — М.: «Catallaxy», 1994.
23. Мизес Л. Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность: Пер. с англ. — М.: «Дело», 1993. — 240 с.