Оксюморон

— Егор Николаевич, вам надо защищать докторскую, — вразумлял шеф Егора.

Егор не сразу, но сдался. Он решил выступить перед социологами из Новосибирска. Это был уже опробованный шаг. Еще при советской власти академик Славская, услышав выступление Егора, предложила ему защищать кандидатскую в совете, который она возглавляла. Ещё Славская предложила Егору написать статью в журнал, где она была редактором.

Со статьей вышел скандал: Славская назвала её человеконенавистнической. В статье, как и в диссертации, Егор утверждал, что высокая экономическая выгода деторождения, о которой говорили все советские ученые, — миф. Деторождение в среднем убыточно, подсчитал Егор. Ведь чтобы новорождённый начал зарабатывать, его надо лет 20 кормить, одевать, учить. Если отдачу мерить только заработанными деньгами, то выгоднее завести свинью, а не ребенка. Свинью не нужно одевать и учить. Её нужно только кормить, и она уже через год принесет вам деньги. О том и русская поговорка: «У богатого телята, а у бедного ребята».

Егор пытался объяснить Славской, что у него нет ненависти к людям, но статью спасти не удалось.

А защита состоялась. На ней Славская сказала:

— Я не согласна со многими выводами диссертанта, но голосовать буду за присуждение ему ученой степени, потому что вижу в нем настоящего исследователя, умеющего отстаивать свои взгляды.

Вечером под коньячок научный руководитель Егора, чрезвычайно скупой на похвалы, сказал, что это была настоящая защита, каких сейчас мало.

Прошло почти 20 лет. Славская уехала из Новосибирска. Но некоторые социологи ещё помнили защиту Егора, поэтому к предложенному им выступлению отнеслись с интересом. Егор взял с собой сына Петра: слайды показывать, снимать семинар на видеокамеру для отчета перед шефом и, наконец, поглядеть на места, где познакомились его родители.

Поезд прибыл в Новосибирск мартовским утром. Выйдя на площадь, Егор с сыном стали выяснять, как добраться до магазина музыкальных инструментов. Пётр — музыкант, и ему были нужны струны для гитары. Подскочил белобрысый парень, и пообещал довезти до любого места за 40 рублей. Он был так настойчив, что загруженный предстоящим выступлением Егор не стал упорствовать и согласился. Петру белобрысый не понравился, но не настолько, чтобы возражать отцу. Белобрысый потащил к «Волге». Хотел затолкать вещи в багажник, но Егор не дал. Белобрысый сел рядом с шофёром, а Егор с Петром сзади. Всю дорогу белобрысый болтал. Когда подъезжали, он сказал:

— С вас 500 рублей.

— Плохая шутка, — сказал Егор.

— Какие шутки. Обычная цена.

— А кто говорил про 40?

— То была шутка. Не возят сейчас за такие смешные деньги.

— Вот ваши 40, камикадзе. Останови, — приказал Егор шофёру. Вымогатели вместо вежливого и уступчивого учёного вдруг увидели опасного и, судя по уверенности, возможно вооруженного, противника. Да ещё не одного. Егор с короткой стрижкой и широкими плечами в гневе выглядел устрашающе, несмотря на очки. Шофёр подчинился.

Когда вышли из машины, Егор сказал:

— Надо было и 40 не давать. Наказать за наглость.

После магазина Егор повел сына на экскурсию в университет, в котором он учился и познакомился с женой. Дорогу в здание преградила охрана:

— Пропуск!

— Ребята, у нас экскурсия. Я здесь учился, а это мой сын.

Охрана потребовала паспорта, записала время прихода, и попросила отметиться при уходе, чтобы баланс сошёлся.

Когда учился Егор, вход был свободным.

***

Егор вначале учился на физфаке. Но физика при почти полном отсутствии девушек на факультете оказалась для него слишком сухой наукой. На втором курсе он учебу бросил и уехал в Забайкалье шабашить. Вернувшись в Новосибирск, женился, работал плотником в ОРСе. Потом его забрали в армию. Служил на Дальнем Востоке. После армии вернулся в Новосибирск — домой, к жене. Работал машинистом компрессора на криогенной станции. Криогенная станция производила жидкий азот из воздуха, а жидкий кислород, как отходы производства, Егор выливал на землю. Работа по сравнению с шабашками была до смешного легкой и оставляла много времени для чтения. Особенно в ночное дежурство.

У Егора на физфаке был друг, с которым он строил коровник на своей первой шабашке. Друг перевёлся на экономический факультет и был доволен переменой:

— В физике слишком много талантов, поэтому в экономике больше возможностей сказать новое слово.

Егора вдохновил пример друга. Он принёс на криогенную станцию экономические учебники и «Капитал» Маркса. «Капитал» читался трудно за исключением журналистской части, где Маркс описывает тяжёлую жизнь рабочих.

Весной перед очередной шабашкой Егор пришёл к декану экономического факультета и попросился сразу на второй курс. Его приняли после собеседования.

Егор уволился с криогенной станции и полетел в Магадан, а оттуда на север в посёлок со смешным названием Караль-Ваам строить дома на сваях. Сваи устанавливали, вгрызаясь в вечную мерзлоту. За два месяца шабашки Егор обычно зарабатывал больше, чем за весь остальной год, работая по КЗоТу.

После физфака и армии экономический факультет с преобладанием девушек казался почти раем. Однокурсницам Егор нравился. С одной из них, Ниной, Егор подружился так, что она родила ему дочку. На женщине, которая рожает тебе ребёнка, принято жениться. Но Егор уже был женат, и жена не хотела, чтобы он уходил.

Для Егора выполнить женскую просьбу — святое. Он бы ни от одной не ушёл. Он бы на всех желающих женился. Но так не принято. Для того чтобы жениться на одной, нужно уйти от другой. А другая говорит: «Не уходи». И Егор не уходил. А Нина уехала в другой город. Ушёл он только тогда, когда услышал такое сильное «Приезжай!», что «Не уходи» уже не могло удержать его.

Поведение экономистов по сравнению с физиками забавляло Егора. «Какой-то детский сад», — думал он, когда профессор перед экзаменом требовал показать конспекты всех трех томов «Капитала». Егора невозможно было заставить переписывать Маркса. Он брал конспекты у девушек и выдавал за свои. Проходило. На пятом курсе академик ставил пятерку только за то, что студент написал самый объемный реферат по его спецкурсу. Егор написал самый короткий. Но написал необычно. И получил пятерку.

Егор никак не мог понять, что открыл Маркс, и за что его считают гениальным и достойным конспектирования. Причем гениальным настолько, что учебники не могли объять эту гениальность, и многие преподаватели предупреждали: учебники опрощают и искажают Маркса, понять Маркса можно, только читая самого Маркса. А у Ленина Егор прочитал: нельзя понять Маркса, не читая Гегеля.

«И Маркс-то многотомен, — думал Егор. — А тут ещё Гегель. Наверняка найдутся люди, которые скажут, что и Гегеля не понять без предшественников. Сказка про белого бычка. Уловки это, чтобы слабые места учения прятать. У Ньютона вон вся механика вытекает из трех аксиом».

Егор нашел слабое место у Маркса, которое стоило прятать. Маркс заявлял: капитализм надо уничтожить за эксплуатацию труда капиталом. Эксплуатация выводилась из трудовой теории цены или стоимости. По этой теории цена товара зависит лишь от труда. Капитал не участвует в создании цены. Значит, капиталист, присваивая прибыль, эксплуатирует рабочего, трудом которого создана вся цена. Поэтому капитализм нужно уничтожить. Но если цена зависит лишь от труда, то зачем капиталист применяет технику и прочий капитал? Чтобы объяснить поведение капиталиста, Маркс говорит, что цена при капитализме из-за конкуренции капиталистов зависит не только от труда, но и от капитала. Но если цену создает не только труд, но и капитал, тогда капиталист, забирая себе долю, созданную его капиталом, никого не эксплуатирует. А если нет эксплуатации, то зачем уничтожать капитализм?

Понимая то, чего не понимали другие, Егор развлекался, ставя товарищей в тупик своими вопросами. Особенно перед экзаменами.

— Не понимаю, что такое национальный доход? — жаловался Егор.

— Это вновь созданная в народном хозяйстве стоимость, — заученно втолковывали Егору отличники, включая Нину.

— Ты настаиваешь на этом определении?

— Конечно. Возьми любой учебник.

— А что такое стоимость? — продолжал Егор.

— Это овеществленный в товарах труд, — выдавали товарищи следующий штамп.

— Это окончательно? Ты не будешь отказываться от этого определения?

— С какой стати? Это по Марксу.

— Тогда печально. Партия планирует в разы увеличить национальный доход, а из этих определений выходит, что нам придется в такие же разы больше трудиться... — сокрушался Егор.

— Мы получим рост за счет научно-технического прогресса.

— Но ведь техника не создает стоимости, а, следовательно, не создает национального дохода. Только труд создает стоимость и национальный доход.

Отличники, отчаявшись выбраться из логического тупика, отмахивались:

— Ну, если ты так над каждым вопросом будешь думать, к экзамену и половины билетов не успеешь выучить.

Но Нина не отмахивалась. Ей было интересно с Егором. И не только обсуждать Маркса. Через полтора года после того, как Егор приехал к ней насовсем, она родила ему сына.

Нина преподавала политэкономию в пединституте. Егор посмеивался над её марксизмом. Нина считала, что Егор поверхностно читал Маркса, ведь он не учился на первом курсе, когда студенты изучали и конспектировали «Капитал». Нина гордилась, что её конспекты «Капитала» профессор ставил в пример. Поэтому насмешки Егора она воспринимала как заблуждение любимого человека и верила, что ей это заблуждение со временем удастся развеять. Однажды Нина сказала Егору:

— Твоя критика Маркса не нова. Еще Энгельс, когда готовил третий том «Капитала» к публикации, ответил на критику, подобную твоей.

— Тащи сюда своего Энгельса, — сказал Егор.

Нина принесла третий том «Капитала»:

— Читай, вот здесь в предисловии и вот здесь в дополнениях, как Энгельс отвечает на критику Лориа.

Егор прочитал и рассмеялся:

— Ну, и где здесь ответ на критику?

Нина взяла книгу и увидела, что Энгельс вместо объяснения на нескольких страницах витиевато ругается, называя Лориа пигмеем, хвастуном, сознательным софистом, заурядным шарлатаном, литературным авантюристом, ничтожнейшим итальянским профессором политической экономии. Он обвиняет Лориа в стремительном присвоении чужих работ, в назойливом шарлатанстве рекламы, в организации успеха при помощи шумихи друзей, в героическом равнодушии к получаемым пинкам.

— Энгельс не может выпутаться, ведь Маркс выдает за истину два противоположных высказывания: цена зависит только от труда, и цена зависит не только от труда. Энгельсу остается только беспомощно ругаться и забалтывать противоречие, которое обнаружил Лориа, — сказал Егор.

В конце 80-х Нина ушла из пединститута и стала работать с Егором в академическом институте над реорганизацией советского здравоохранения. Они предлагали сделать медицину частной. Однако их предложение заглушала шумная кампания по созданию так называемой страховой медицины. В результате этой кампании в России осталось социалистическое здравоохранение, к которому был пришпилен «бантик» в виде обязательного медицинского страхования. Лабораторию Егора закрыли, и Нина вернулась в педагогику — в начале 90-х экономическое образование переживало бум.

Полистав новые экономические учебники, Егор сказал Нине:

— Современная экономика, как и марксизм — не наука. Наука не отвечает на вопросы, на которые в принципе нет ответа.

— Что же это за вопросы — без ответов?

— Ну, например, вопрос о запахе музыки, о цвете электрона или о весе души.

— А какие из подобных вопросов ставят экономисты?

— Например, об эффективности, об успехе.

— Но еще Ксенофонт в своей «Экономике» писал о хороших, то есть успешных, и о дурных хозяевах.

— Современные экономисты в отличие от Ксенофонта говорят о народном хозяйстве или о национальной экономике. Они говорят об успехе народа, нации или страны. А народу в отличие от человека нечем ощутить свой успех. Нет у него чувствилища, как говорил Бердяев. И народное хозяйство вовсе не хозяйство, а красивая метафора.

— Если всем лучше, то можно сказать, что народу лучше?

— Да, но нет людей, готовых заботиться обо всех. А экономисты выдают себя за таких людей.

— Но ведь всем хочется, чтобы было лучше.

— Из-за того, что все стремятся к успеху, стремление к успеху не становится публичной задачей. Ведь успех одного часто достигается за счет неуспеха другого. Например, в соревнованиях.

— Значит успех, эффективность — это проблема частная, а экономисты решают ее как публичную?

— Да, заботиться о народе столь же нелепо, как строить здания по архитектурным шуткам Эшера.

У Егора с Ниной частенько проходили такие домашние семинарчики, которые они по примеру древних греков называли симпозиумами. В них участвовали друзья — психологи, художники, учителя, которые повышали квалификацию у Нины в институте, приятели их подросших детей. Однажды на такой симпозиум попал егоров товарищ Гоша, первый наставник Егора по русскому боевому искусству. Гоше так понравились симпатичные умненькие девочки, что потом при каждой встрече с Ниной он спрашивал:

— Ну, когда у вас следующий симпозиум? Я приду.

— Приходи. Как придёшь, так и устроим.

***

Пропускная система в университете удручила Егора. Были и другие изменения: мужской туалет стал женским. Лет 40 назад Егор прочитал в этом туалете такой упрёк: «Народ Вьетнама травят газом, а ты сидишь за унитазом!». Рядом некто объяснял: «Я лично занимаюсь онанизмом, чтобы иметь большой красивый член». Сортирная лирика редко радует своим качеством. В Кемерово, в туалете на автовокзале он увидел: «Приехал ты, уедешь далее, а здесь останутся фекалии».

В Кемерово у Егора дела в Арбитражном суде, который Егор называет «Судебным судом». В «Судебный суд» Егору частенько приходиться направлять апелляционные жалобы — «жалобные жалобы».

После экскурсии по университету зашли в магазин, купили двухчасовую видео-кассету, чтобы записать выступление Егора. Сотни телевизоров показывали начавшуюся в этот день войну в Ираке.

— Для полноты экскурсии пошли, я тебя познакомлю с моей бывшей тещей. За одним узнаем, жива ли моя бывшая жена, — сказал Егор сыну.

Но на подъезде, в котором жила бывшая теща, оказалась железная дверь с кодовым замком.

На выступление пришло человек двадцать. Многих Егор помнил. Была даже однокурсница, с которой Егор как-то целовался, пока Нина не пресекла.

Егор планировал докладывать один час. Полчаса — о языке обществоведов, который уводит от понимания, обманывает. Полчаса — об исправлении языка через аксиомы.

Он сказал:

— Обществоведы любят говорить длинно в ущерб ясности. Они боятся ясности, потому что говорят неправду. Удлинять тексты проще всего повторением. Но простое повторение слишком заметно, поэтому повторы нужно скрывать. Например, повторяясь синонимами. Отсюда «народные демократии» и «демократические республики». Отсюда «целостные системы» и «системная целостность». Что уж тут говорить об «арбитражном суде» и «апелляционной жалобе».

Егор набрал около сотни тавтологий и показал их на слайде.

Одна дама, увидав на слайде «адрес места жительства», настаивала:

— Но «адрес места жительства» не тавтология, потому что есть еще «адрес места нахождения».

Реплика озадачила Егора. Ему вспомнился Привалов из «Сказки о тройке» Стругацких, который не смог объяснить Хлебовводову, как отвечает на вопросы эвристическая машина Машкина, ответы которой сам Машкин печатал и читал у всех на глазах.

Егор не нашел, чем возразить, и продолжил:

— Повторы провоцируют искать смысловую разницу там, где её нет. Тавтология «долговое обязательство» провоцирует думать, что долг и обязанность — разные по смыслу слова. Повторы подталкивают к созданию оксюморонов. Ленин, из тавтологии «политическое государство», которую употребил Энгельс, вывел, что государства могут быть не политическими. Но не только скрытые повторы дезориентируют. Вводит в заблуждение и употребление слов, которые неожиданно могут наполняться самыми разными, даже противоположными смыслами. Например, когда мы говорим о собственности, не сразу ясно о чем речь: то ли об имуществе, то ли о гранях, о межах, которые Маркс с Энгельсом хотели уничтожить. Это уже полисемия.

И Егор показал на слайде около десятка важнейших терминов, неоднозначно употребляемых обществоведами.

Далее Егор перешёл к классификациям, у которых не держится, плавает основание. Егор напомнил анекдот о льве, который делил зверей: «Умные — направо, красивые — налево. Мартышка, а ты почему не выполняешь команду?». «Да, разорваться мне, что ли?!» — отвечает мартышка.

Когда говорят «работы и услуги», возникает подозрение, что услуга — это не работа. Когда говорят «люди и общество», возникает подозрение, что общество — это не люди.

И, наконец, Егор добрался до иносказаний, которые употребляются так, что их можно понять буквально:

— О потребностях и интересах народа, нации, общества можно говорить, только отдавая себе отчёт, что это метафоры. Горевать и радоваться могут только индивиды, но не коллективы. Управлять народным хозяйством, регулируя рыночный механизм или перераспределяя национальный доход, столь же нелепо, как сушить подмоченную репутацию.

Арбитраж, но не суд, — оксюморон. Однако советский арбитраж не считался судом. Чтобы указать на то, что современный арбитраж — суд, его назвали «арбитражным судом». Исправили оксюморон тавтологией. Торговля, но не коммерческая. Собственность, но не обособленная, а общественная. Государство, но не политическое. Вообще проект социализма — это сплошной оксюморон, небывальщина, нелепость, злая шутка.

Егор сам как-то попался на оксюмороне. Он отстаивал в суде интересы строителей, которые хотели взыскать с государственного учреждения деньги за работу. Денег у учреждения не было. Но по долгам учреждения отвечает учредитель. В уставе учреждения указано: учредителем от имени России является областной Комитет по управлению государственным имуществом. Егор — в «Судебный суд», и требует взыскать деньги с Комитета. Ему отказывают и в первой, и в апелляционной инстанции. И судьи, и ответчик в один голос говорят:

— Не Комитет, а Россия учредитель.

— Но ведь в уставе записано, что Комитет, — настаивает Егор.

— Комитет, но от имени России. Значит Россия учредитель.

Запись в уставе — типичный оксюморон. Егор, в конце концов, добился денег от России, но на это ушло больше двух лет.

Егор посмотрел на часы. Он уже полчаса критикует. Пора переходить к положительной части, к предложениям по исправлению языка. Он напомнил, что основные термины определяются не явно, а через аксиомы, и сформулировал три аксиомы человеческого поведения:

«О бездушности (бесчувственности) коллективов: желают и радуются исполнению своих желаний лишь индивиды, но не коллективы.

О ненасытности: сколько бы ни было сил, и как их ни используй — всех желаний не утолить.

Об эгоизме: людей радует исполнение лишь своих желаний, а исполнение чужих желаний может печалить».

Ненасытность и эгоизм делают многие силы дефицитными: их хочется больше, чем есть в наличии. Завладеть дефицитом можно насилием или обманом, но тебе могут ответить тем же. Чтобы избежать насилия и обмана люди проводят межи, грани, отделяющие силы одного от сил другого. Грани, защищающие имущество, обществоведы называют уродливой тавтологией «частная собственность». Эту «частную собственность» Маркс с Энгельсом собирались уничтожить. Но ведь альтернатива граням — насилие и обман.

— По степени уважения к граням есть три политических проекта, — продолжал Егор. — Проект индивидуализма: грани нерушимы. Этот проект базируется на тех трех аксиомах, о которых я уже сказал. От ненасытных и эгоистичных людей нельзя ждать только приятных, дружеских поступков. Поэтому от некоторых нетерпимых поступков нужно защищаться гранями. Силы, защищённые гранями, превращаются в права. Кто преступает грани, кто покушается на чужие права, тот преступник, того наказывают лишением части прав. Причем тем большей части, чем серьёзнее преступление. Вплоть до лишения права жить. Поэтому убийство убийцы может не быть преступлением.

Проект социализма: грани уничтожаются. В этом проекте народ — существо, у которого, как и у людей, есть желания и радости. Народ — это всё. А люди — ничто, нули. Люди желают лишь исполнять желания народа, у них нет других желаний. У них нет других радостей, кроме радости народа. Всё имущество принадлежит народу. Все людские дела — служение народу.

Проект мешанизма: грани сохраняются, но интересы народа важней нерушимости граней. У людей допускаются иные желания, кроме как исполнять желания народа. Правда, эти иные желания второстепенны, они исполняются лишь после того, как исполнены желания народа: заплати налоги и спи спокойно. Не всё имущество принадлежит народу, поэтому грани есть, но народ может их преступать, если это в интересах народа.

Проект индивидуализма не популярен сегодня. Наиболее полно он был реализован в древности, в Греции и Риме, когда свободные граждане в мирное время не платили налогов, а добровольные пожертвования на государственные нужды были в почете.

Совсем недавно мы реализовывали социалистический проект. Но сегодня в мире, включая Россию, популярнее мешанизм. Проекты социализма и мешанизма — сказочные. Ведь в них народ — одушевлённое существо с более острыми, чем у людей, желаниями. Поэтому-то реальный социализм и реальный мешанизм так отличаются от своих проектов. Не получилось неполитического государства у коммунистов, не получится социальной справедливости у мешанистов. Справедливость, право, с одной стороны, и социальность, с другой, — вещи несовместные. Нельзя государство провозглашать одновременно правовым и социальным, как это сделали авторы Конституции России. Но мы опять пытаемся сказку, оксюморон сделать былью.

Час прошел. Егор сказал, что у него на сегодня все.

Стали задавать вопросы.

— Предмет и метод Вашего исследования?

— Предмет — люди, точнее их взаимодействие. А что касается метода... — Егор замешкался, давно он не отвечал на такие вопросы. — Думать надо, вот, наверное, и весь мой метод.

— Предположим, Вы президент. Ваши первые шаги?

— Расскажу на всю страну, как вам сейчас, какие бывают политические проекты. И буду ждать реакции.

— Тогда вас президентом не выберут...

— Да, я понимаю... Но вопрос был не о том, как мне стать президентом, а о том, как мне действовать, если я президент.

— Почему Вы говорите, что собственность — это имущество? Собственность это отношение.

— Собственность — многозначное слово, которое лучше не употреблять. Это и имущество, это и отношение, а точнее грани. Естественно, что Маркс с Энгельсом собирались уничтожить грани, а не имущество.

— Нужно ли принимать в расчет социальную общность?

— Социальная общность — тавтология.

— Ну, тогда просто человеческую общность?

— Да, но только надо помнить, что общность — это люди, как-то связанные между собой, а не дополнительное к людям существо.

— Откуда Ваше представление о социализме?

— О проекте — из книг. О реализации этого проекта — из личного опыта.

— Почему вы предлагаете индивидуализм, когда весь мир объединяется, когда происходит глобализация?

— Индивидуализм, о котором я говорю, не противоречит добровольному сотрудничеству людей, не отрицает солидарность.

— Вы советуете не употреблять слов «социальный», «экономический». А как тогда назвать социально-экономическое развитие?

— Скажите просто: развитие.

— Война в Ираке с Вашей позиции?

— Одна из причин войн — неумение договариваться. А договариваться на нечестном языке, который создают обществоведы, трудно. Эта нечестность провоцирует хвататься за оружие.

— Существуют ли коллективные действия?

— Если это действия людей в коллективе, то существуют. Если это действие Коллектива, как ещё одного, дополнительно к людям, существа, то — нет.

— Почему у Вас в списке дезориентирующих излишеств «люди и общество»? Ведь люди не всегда общество.

— Но общество — всегда люди. Не все четырехугольники — квадраты, но все квадраты — четырехугольники. Геометрия — наука, поэтому мы не говорим «четырехугольники и квадраты». Обществоведение — не наука, потому что мы говорим «люди и общество».

— Целое больше, чем сумма составляющих его частей?

— Нет. Целое есть сумма составляющих его и должным образом пригнанных частей. Телевизор это сумма должным образом соединенных деталей. Общество — это общающиеся люди и не более того.

— С кем Вы полемизируете?

— С коллективистами, которых среди социологов подавляющее большинство.

— Что будет с японской экономикой, если японцы откажутся от коллективизма?

— В любой стране, в которой откажутся от коллективизма, то есть от попыток реализации социалистического и мешанистского проекта, будет больше справедливости.

— Зачем аксиомы, что они объясняют?

— Только в рамках аксиом возможно доказательство.

— Откуда Вы взяли эти аксиомы?

— Из наблюдения за своим поведением и поведением окружающих.

— Общество существует?

— Если под обществом понимать людей, которые его образуют, то существует. Но общества, как одушевленного существа, нет. Те, кто верят в его существование, фантасты. А если они считают себя учёными, то тогда они научные фантасты.

Егор почувствовал, что пошёл по второму кругу.

Потом выступали социологи. Тон задала академик Лугина — председатель диссертационного совета. Она сказала, что аксиомы абсолютно бездоказательны, что они описывают уровень пещерного, а не современного общества, что к Марксу растет интерес во всем мире, и не надо от него отворачиваться. Ещё она сказала, что докладчик ведёт себя слишком самоуверенно и категорично, высказывая вещи спорные, а подчас неверные.

Другая дама возмущалась утверждением Егора о том, что общества нет, говорила о том, что учёные доказали: только муравейник как целое, а не отдельный муравей, — подлинный организм.

Егор в заключительном слове сказал, что его критика относилась и к нему самому. Название его кандидатской, которую он защитил здесь в 86-м году, начиналось со слов-паразитов: «Социально-экономическая оценка изменения продолжительности жизни населения».

— Я тоже был там, — сказал Егор. — Я тоже рассуждал о том, чего не бывает — о народной эффективности. Я тоже был коллективистом. Но я выбрался из него и вам того желаю. Наивно думать, что я за одну трёхчасовую встречу сделаю вас индивидуалистами. Чтобы вытащить свою жену из коллективизма в индивидуализм, мне понадобилось гораздо больше времени.

— Нам всем нужно выйти замуж за Егора Николаевича, — сказал кто-то из социологов.

«Не получится, Нина будет против», — подумал Егор и сказал:

— На этом все. Спасибо за внимание.

Егор подошел к Лугиной:

— Могу ли я у вас защищаться?

— Нет, — сказала Лугина. — Вы никого не убедили. Вы разве не поняли?

Егор и вправду не понял. Ему казалось, что его взгляды хоть и противоречат общепринятым, но настолько ясны, что понятны даже ребенку.

Нина, посмотрев видеозапись семинара, сказала Егору:

— Ты по ним проехался как плюшевый танк. Им так уютно в своем сказочном мире, где есть общество, которому нужно служить: А ты цинично издеваешься над их фантазиями.

Егор поначалу расстроился. Но потом понял: ему удалось создать событие, о котором не стыдно вспомнить и рассказать. А это главное.